[Весна: радиация цветёт]
Когда бетонные плиты с грохотом падали вниз, я сидел в пятистах метрах от того, что было моим домом, и ел мороженное. Началась паника, какие-то люди, машины и почему-то птицы, всё суетилось и кружилось перед моими глазами. А я сидел и ел своё мороженное, наслаждаясь каждой каплей, как будто это первое и последнее мороженное в моей жизни. Это не значит, что я не любил родителей и сестру, которые были дома, когда это случилось, просто я ничем уже не мог им помочь. Пожилые женщины, которых, иначе чем бабками и не назовёшь, кудахтали и выли, надеясь на чудо. Я же знал, что мои близкие погибли и сразу смирился с этим. И тогда, и сейчас, когда другие начинают паниковать, я впадаю в ступор. Только в такие минуты я действительно живу настоящим. С того ужасного дня я полюбил человеческие страдания, как наркотик.
Бабушка меня не любила. Она считала меня слишком чёрствым и пофигистичным. Ей не нравилось, что я не умею плакать, что я не люблю ругаться, даже то, что я отказываюсь травить тараканов… Она хотела уйти в мир, где небо голубое, а не серое, где нет железных каркасов домов, а вместо ворон, летают цветные попугаи… А я говорил, что если такой мир и есть, то только с другой стороны нашего сознания и попасть туда можно только после смерти. Бабушка начинала плакать и могла кинуть в меня какой-нибудь тряпкой или тарелкой. Но меня это не обижало. Мне было её жалко. Когда бабушка заболела, я за ней ухаживал, игнорируя все обидные слова, которые она говорила просто чтобы выговориться. Она начинала злиться, что я молчу, нервничала и кашляла. Тогда я говорил что-нибудь нейтральное, чтобы бабушка не нервничала. Она умерла через две недели после начала болезни. Я отнёс её тело в подвал - так делали все. Но традицию собираться на похоронах всем домом я не поддержал. Мне был неприятен этот обычай, этот дом и район. Оставшись один, я захотел вернуться туда, где проходило моё беззаботное детство. И несмотря на то, что моего дома не существовало уже десять лет, он навсегда остался моим Домом.
Я любил сидеть на крыше и наблюдать закат. Остальные двадцать три часа в сутках, когда небо было серым или чёрным, я проводил в предвкушении заката или спал. А иногда ел. Какие-то чахлые растения, это конечно, не мороженное, но у меня не было выбора. Я не хотел связываться с другими людьми. Они мне были чужими.
«А ты знаешь, почему люди продолжают умирать?» - я чуть не упал с крыши от неожиданности, так давно не слышал, чтобы ко мне обращались. Я ужасно разозлился: эта девочка сбила настрой, я уже не мог расслабиться и получать удовольствие от созерцания красного солнца.
«Ты не носишь противогаз…» - улыбнулась она мне. Я продолжал молчать, недовольно глядя в её добрые глаза.
«Все, кого я узнала в этой жизни сели на большой корабль и улетели куда-то далеко в космос. Мне не хватило места…» - продолжала она, - А потом я решила – ведь это не главное, тут тоже живут люди. Они обещали вернуться, но я уже не думаю об этом. Тут тоже можно жить.»
Я всё ещё молчал, но уже не сердился на неё.
«А радиация, она цветёт. Правда цветёт… Прости, я не знаю, что говорю. Тебе, наверное ,не интересно.» - видимо, её всё-таки смутило моё молчание. Я не хотел, чтобы она уходила, пока она была рядом, я успел осознать, как же на самом деле сильно соскучился по нормальному человеческому общению.
«Продолжай,» - попросил я.
Её лицо озарила радостная улыбка.
«А можно я тоже помолчу? Закат… Я люблю закат, а ты?» - вместо ответа, я взял её за руку и подтянул к краю крыши.
Мы просидели до самой чёрной ночи: когда солнце окончательно растворилось за горизонтом, я позволил себе начать разговор. Даже пожаловался, что уже двенадцать лет не ел мороженое. А она, оказывается, не помнила, что это такое.
Я не заметил, как уснул. Но когда проснулся, было уже светло. Тот свет, который обычно казался мне серым… То небо, которое казалось мне тусклым… Только в тот день я заметил, как ошибался. Серой была только земля из бетона и асфальта. Но с годами мой родной город становился красивее. Этой весной он просто тонул в цветах, которые добрались даже до крыш…
Я ждал её на закате, но она не пришла больше. Наверное, за ней вернулись. Или она сама ушла. Туда, где небо голубое, а вместо ворон в нём летают попугаи… Тогда я понял, что и мне надо идти. Я должен вернуться к людям. И в городе, где жила моя бабушка мы построим такой большой корабль, что туда влезут все.
Я знаю, почему люди продолжают умирать, хотя никакой болезни на самом деле нет. Это всё в их голове. Они в неё верят и боятся. Это разрушает их изнутри. Я хорошо изучил эту «болезнь» за те две недели, что ухаживал за умирающей бабушкой.
А может, после смерти люди рождаются на другой планете? Я не хочу умирать, чтобы проверить. Я полечу к ним живым, чтобы сказать маме с папой, как я их люблю, бабушке – что даже по ней скучаю, а сестре и той девочке подарить по букету больших жёлтых цветов с тремя лепестками. И никакой радиации. Только весна…
А это.. как послесловие. Хотя и написано было раньше на шесть часов, пока я ехала на монорельсе от Тимирязевской до ВВЦ...
Страна призрачных морей
Она стояла под луной,
В стране из призрачных морей.
Она летела за мечтой -
И там, где нет живых людей.
В пустых заводах сладкий смех,
Детей уплывших в мир улыбок.
Они ушли. Один за всех.
Уже не время для ошибок.
В осколках башни блики солнца,
Летели ночью с крыши вниз.
На гладкой луже снова кольца -
Весны запуганной каприз.
Она глаза закрыла грустно,
И снова жизнь приснилась ей.
Плевать, что больше не проснуться,
И что обратно нет дверей!
16.04.08 21.24
Она стояла под луной,
В стране из призрачных морей.
Она летела за мечтой -
И там, где нет живых людей.
В пустых заводах сладкий смех,
Детей уплывших в мир улыбок.
Они ушли. Один за всех.
Уже не время для ошибок.
В осколках башни блики солнца,
Летели ночью с крыши вниз.
На гладкой луже снова кольца -
Весны запуганной каприз.
Она глаза закрыла грустно,
И снова жизнь приснилась ей.
Плевать, что больше не проснуться,
И что обратно нет дверей!
16.04.08 21.24